Книга из человеческой кожи [HL] - Мишель Ловрик

— Я знаю, что наш дорогой Россини питает искреннюю привязанность к Венеции. Потому что именно венецианцы первыми распознали в нем гения. — А потом дрогнувшим голосом она поинтересовалась: — Разве не видели вы великолепного Россини на сцене театра Сан-Суазе в Венеции? Только представьте себе, маэстро было всего восемнадцать, когда в 1810 году в вашем благословенном городе впервые исполнили его «Cambiale di Matrimonio».[143]

Я с грустью покачала головой, и она ответила мне тем же, словно стараясь стряхнуть с себя разочарование. Я решила не говорить ей о том, что девушкам, запертым в своих комнатах или в сумасшедшем доме на острове, не разрешалось слушать гениального Россини. Скорее всего, она ничего не знала о том, что я находилась в заключении на Сан-Серволо; пожалуй, будет лучше, если она и не узнает об этом.

Она сняла бархатное покрывало со сверкающего угольно-черного предмета. Это оказалось английское пианино, привезенное из Лондона, стоимостью 4000 франков, как с ликованием сообщила мне она.

— Чтобы мы могли исполнять музыку Россини.

— Вы прекрасно говорите по-итальянски, Madre Priora, — запинаясь, проговорила я.

— Естественно, я должна разговаривать на языке нашего дорогого Россини! Но вы, должно быть, очень устали. Мы должны побыстрее отвести вас в вашу комнату, пока остальные монахини не примчались, узнав о вашем приезде! Венецианка здесь, среди нас! Для них это сказка, ставшая явью.

В дверь постучали. Я с удивлением увидела мужчину средних лет, который вошел в комнату. Priora приветствовала его теплой улыбкой.

— Не бойтесь, дитя мое, — обратилась она ко мне. — Доктор Сардон должен осмотреть вас перед тем, как мы позволим вам общаться с другими монахинями, дабы убедиться, что вы не привезли с собой какую-либо заразную болезнь. А потом он сделает вам прививку против черной оспы. Мы гордимся тем, что избавили Арекипу от этого бедствия с помощью чуда современной медицины, которое явил нам Господь.

Врачебный осмотр оказался недолгим и тактичным. В завершение доктор попросил меня пройтись без костыля, после чего сделал мне прививку, введя вакцину из маленькой бутылочки, снабженной длинной иглой.

— Вы вполне здоровы, чтобы служить Господу, — улыбнулся он. — Хотя некоторое время будете чувствовать себя неважно из-за прививки.

Он с улыбкой предупредил priora:

— Пусть она отдыхает сегодня. И никаких излишеств.

Priora вызвала velo blanco — дежурную монахиню — и распорядилась отвести меня в мою келью.

— Вам принесут что-нибудь поесть прямо туда, — сказала она мне. — Что до ваших вещей, их тоже перенесут к вам в комнату, правда, немного погодя, а сундуки с приданым вскроют в вашем присутствии, прежде чем ценные вещи будут переданы на хранение в несгораемый сейф монастыря.

С забинтованной рукой я последовала за velo blanco по коридору мимо приемных кабинетов. Мое прощание с цветом оказалось преждевременным. Мы прошли по оранжевому дворику, заросшему красным олеандром, сверкающим под ослепительно-синим небом. Оранжевый цвет оказался своеобразной прелюдией для киновари, шафранового желтого и крапп-марены, каждый из которых стремился занять доминирующее положение в цветовой палитре. Подобного сочетания ярких цветов я не видела с самого детства, когда с балкона для менестрелей смотрела вниз на роскошный десерт из конфет на палочках, который подавали на балу в Палаццо Эспаньол. Мы вышли в очередной ярко-оранжевый дворик, тон в котором задавали искристые фиговые деревья и герань.

Я упрекнула себя за удивление. Цвет не принадлежит одним только жителям Венеции, хотя иногда мы склонны думать именно так.

«Сесилия Корнаро пришла бы в экстаз, — подумала я. — Тем не менее Сесилия Корнаро, окажись она здесь, сумела бы выйти отсюда».

Velo blanco указала на жилые помещения послушниц, где располагалась и моя келья.

— Но сначала позвольте мне показать вам наши клуатры![144] Вообще-то я не должна делать этого, — она хихикнула, — но в противном случае вы не увидите их до тех пор, пока… не примете монашеский обет. Пойдемте быстрее!

Она провела меня во двор, в котором лиловые гиацинты и радужный кобальт ляписа сливались в мелодичную интенсивность синевы. Жаркое синее королевство было сплошь засажено апельсиновыми деревьями, ветки которых гнулись под тяжестью плодов. Верхняя часть стен была украшена фресками со сценами божественной любви. Изображения были очаровательно плохи, но при этом исполнены яркого и глубокого смысла: море выглядело угловатым и злобным одновременно, каким его могут нарисовать только люди, никогда не покидавшие суши; у пьяного шута из наплечной сумы загадочно выглядывал черно-белый кот; ангелы с повязками на глазах устроили шумную возню; душа ковыляла к Господу, невероятным образом заключенная в детские ходунки на колесиках.

Дуновение холодного ветра заставило меня вздрогнуть. Подобно ране на молодой коже, в освещенной солнечными лучами стене неожиданно открылся проход. Он вел в таинственный темный зал, в котором стояла пара гробов, похожих на колыбельки, в одном из которых лежало высохшее тело монахини в полном облачении и с пастырским посохом в руках. Я невольно вскрикнула от испуга.

Velo blanco пояснила, что монахиня мирно скончалась от старости. Она пролежит так целый день, пока монахини будут праздновать ее вознесение в рай. На стенах висели портреты других умерших монахинь с закрытыми глазами и ввалившимися ртами. Все они сжимали в руках пастырские посохи, похожие на древки копий. У некоторых на бледных лицах отросли настоящие усы; у других брови были густыми настолько, что казались сросшимися на переносице. На головах у них были свадебные венки, а прически отличались торжественной праздничностью. Я подошла поближе, чтобы внимательнее рассмотреть картины. Раз они оказались в этом монастыре, все эти женщины должны были быть чистокровными испанками, тем не менее художники ухитрились придать их внешности колорит Южной Америки. Интересно, как им это удалось? Сесилия наверняка с легкостью распознала бы нужный оттенок…

Velo blanco поспешно вывела меня из синего дворика обратно к помещениям послушниц. Когда мы приблизились, я увидела еще одну монахиню: с подносом в руках она подошла к дверям моей новой кельи. Она приостановилась у дверей и заглянула в темноту. Должно быть, внутри она увидела нечто такое, что напутало ее: опустив поднос на скамеечку подле двери, она поморщилась и убежала прочь, не сказав ни слова. Когда я повернулась к velo blanco, чтобы спросить у нее, что же так напугало ее сестру, оказалось, что и та уже исчезла.

Сестра Лорета

Дьявол, которым были одержимы Иуда и Иезавель, вселился в эту девчонку из Венеции, сделав ее сильнее всех слабых сестер Святой Каталины.

И только одна Я могла сохранять бдительность. Мой долг в том и состоял, чтобы уберечь наших бестолковых девственниц от скверны, потому что они все время ступали по краю бездны.

Быть может, Я сумею отразить нападение Венецианской Калеки до того, как оно состоится? Таковы были одолевавшие Меня мысли, пока Я спешила по двору к новициату,[145] где должна была председательствовать на открытии сундуков с приданым Венецианской Калеки. Мои ангелы взволнованно порхали вдоль стен.

— Да, да, — сказала Я им. — Я передам эту дочь сатаны в руки Господа нашего.

Брат дочери сатаны, как Я уже поняла, снабдил Меня всеми необходимыми инструментами. Вот так Божий замысел всегда открывается истинно Просветленным.

Марчелла Фазан

На пороге я заколебалась. Рука болела в том месте, где доктор сделал мне укол. Голова стала тяжелой. Из моей кельи доносились звуки бурной деятельности, словно там носились и дрались венецианские крысы. Заглянув в окно, я увидела, что крышка одного из моих сундуков с приданым открыта и над ним склонилось чье-то лицо под вуалью. Я вспомнила неловкость, с которой priora пояснила мне:

— Мы должны проверить ваше приданое, дорогая моя. Это неприятное занятие, но таково распоряжение нашего капеллана.

И занималась этим делом весьма неприятная на вид монахиня. Это была vicaria, та самая, которая столь неприветливо встретила меня у ворот. И вот сейчас она переворачивала вверх дном содержимое моих сундуков.

Она сняла свои синие очки, и я увидела, что один глаз у нее плотно закрыт слипшимися складками кожи. Лицо у нее было изрыто ямочками и обожжено. Впоследствии я узнала, что, будучи еще ребенком, она сунула голову в котел с кипящей водой в надежде, что полученные шрамы отпугнут потенциальных мужей. Но пожалуй, черты ее лица были уродливыми изначально. Глазки у нее были чересчур маленькими и чересчур близко посаженными, остренький двойной подбородок выдавался вперед, а крючковатый нос никак не мог быть результатом самобичевания.